Эрос и дети. Нравственность и мораль
Маленькие дети (особенно в возрасте от трех до шести лет) боготворят своих родителей, находятся под их влиянием и подражают им, но не тем, которых знают соседи, а идеализированным, так как дети всегда переоценивают мудрость, силу и обаяние своих родителей. В этом беспомощном возрасте дети постоянно ощущают, как много значит для них родительская любовь, а потому и сами учатся бескорыстной любви к родителям и другим людям. А это, в свою очередь, становится со временем основой их привязанности к собственным детям и доброго отношения к людям вообще. Медицинские наблюдения свидетельствуют, что те несчастные дети, которые не получают любви, никогда не смогут сами одарить ею.
Молодежь вовсе не всегда права, точно так же, как и взрослые. Но когда назревает время реформ, критическое отношение молодежи к догматам старшего поколения позволяет ей с большей легкостью распознавать новые возможности и с большей смелостью искать новые решения.
Главная проблема подростка и молодого человека, как показал Эрик Эриксон в своих книгах «Юноша Лютер», «Личность, молодежь и кризис», — это проблема обретения собственной личности, осознания себя как отдельной и независимой индивидуальности.
Много лет я был бескомпромиссным сторонником гражданских свобод и осуждал лицемерие, обычно сопутствующее применению законов о нравственности. Однако зараженность современного кино, литературы и искусства тем, что я назвал бы эпатажной пор-ногра-фией, и равнодушие к этому блюстителей закона заставили меня несколько изменить позицию: я нахожу здесь одну из тенденций, приводящих к процветанию жестокости.
Поборники гражданских свобод мотивировали свои возражения против цензуры и законов о нравственности следующими соображениями: незыблемых определений непристойности и пристойности не существует, так как содержание этих определений меняется в зависимости от времени и места; запрещенными оказываются открытые и честные попытки поставить определенную проблему из самых лучших нравственных побуждений, а хихикающее смакование двусмысленностей закон допускает; нет доказательств того, что непристойности кого-либо развратили, и ограждать детей, если они в этом нуждаются, должны родители. Все эти доводы несут в себе немало истинного, но они не затрагивают ни единого из позитивных оснований для введения законов о нравственности и норм общественной морали.
В середине двадцатого века американская публика и апелляционные суды быстро раздвинули границы того, что следует считать пристойным. Оставлена весьма ограниченная территория — «жесткая» пор-ногра-фия — и границы ее по-прежнему все так же трудно определить. По-моему, для обоснования юридических и житейских норм приличия вовсе нет необходимости доказывать, что сексуальное преступление взрослого человека или потеря невинности подростком были прямым следствием или чтения такой-то книги, или просмотра такой-то картины. Однократный опыт не может оказать на человека такого воздействия. Однако различные психологические наблюдения ясно показали, что нравственные нормы каждого отдельного человека всегда меняются — в ту или иную сторону — в зависимости от той этической атмосферы, которая его окружает. Это относится и к сексуальному поведению, и к насилию. Эксперименты показали, что после просмотра фильмов о насилиях люди становятся хотя бы немного, но более жестокими по отношению к другим.
Человек преодолел варварство, ставя себе более высокие идеалы и подавляя, преображая свои животные инстинкты. Шкала его нравственных ценностей, разумеется, изменяется по мере познания вселенной и самого себя, меняется его мироощущение. В лучшие моменты человек пытается жить согласно со своими идеалами, и он старается подкрепить их юридическими и моральными кодексами. Особенно такие кодексы нужны детям с их высокой восприимчивостью и привычкой доверчиво полагаться на взрослых. Назначение этих кодексов состоит еще и в том, чтобы сдерживать тех взрослых, которые не уважают признанные нормы морали, кому недостает самодисциплины. И, на мой взгляд, ничто не свидетельствует о том, что необходимость в таких кодексах отпала. Просто мы живем в эпоху, когда маятник общественных нравов качнулся от культа приличий, характерного для конца девятнадцатого века, к нынешним требованиям терпимости.
В прежние времена родителям с идиллическими взглядами на плотскую любовь, отвергающим идеи насилия, было сравнительно легко оградить своих детей от нежелательных влияний. Скажем, ребенок попадал в театр, только если родители считали, что спектакль для него подходит. Благодаря относительно строгим требованиям закона и цензуры, книги и журналы, выставленные в соседних киосках, также не таили в себе неожиданных опасностей.
Сейчас положение изменилось. Пределы дозволенного в изданиях, лежащих на прилавке, в большинстве случаев определяются только личной этикой владельца магазина. По телевизору, который доступен детям в любую минуту, показываются зрелища все более откровенные и натуралистические. Подростки, даже в тех семьях, где следят за их воспитанием, смотрят кинофильмы по собственному выбору.
Мне кажется, освобождаясь от нашего так называемого пуританского прошлого, мы потеряли ориентацию. Многие просвещенные родители, все еще придерживающиеся строгих убеждений, боятся, что не сумеют передать их детям, так как им не на что опереться. И многие дети, как свидетельствуют сообщения детских психиатров и школьных воспитателей, страдают от глубочайшей внутренней растерянности. Многоопытные же судьи боятся прослыть консерваторами.
Резкое и вызывающее нарушение запретов в этой сфере способно причинить большой вред обществу в целом и особенно детям, даже если их искренне пытаются оградить. Риск еще больше возрастает, когда преступность, в частности преступность подростков, и так уже достигает неслыханных размеров, а широкая публика смакует показ жестокости по телевидению. Как мне кажется, вера в назначение и достоинство человека утрачена обществом в беспрецедентной степени.
Истинные писатели, чьи книги выдержали проверку временем, разумеется, обращались, подчас шокируя читателей, к неприглядным сторонам действительности, но делали они это с большим тактом, всегда имея в виду важные социальные, нравственные или художественные проблемы. Я согласен с тем, что культуру, подобную той, которая была в конце девятнадцатого столетия в Америке, зажатую в тиски ханжества и чопорности, следовало «встряхнуть», чтобы вернуть ей честность. Это и происходило постепенно в течение последних пятидесяти лет.
Но, по моему глубокому убеждению, нынешнее положение вещей не имеет ничего общего с этим процессом очищения. Теперь на моральные общественные нормы ведут атаку главным образом писатели, художники и режиссеры, не отличающиеся особой художественной или социальной взыскательностью.
Разумеется, больше всего мне бы хотелось, чтобы широкая публика просто отворачивалась от подобного рода зрелищ и чтобы такого рода режиссеры вынуждены были бы прекратить свою деятельность именно по этой причине, а не по требованию закона и судов. Однако, поскольку вряд ли в течение ближайших двух десятилетий можно ожидать от всей публики подобного здорового отвращения, я полагаю, что следовало бы принять определенные законодательные меры.
Я признаю, что представления о непристойности и грубости меняются от эпохи к эпохе. Я не отрицаю, что предлагаемые мной меры могут задержать на долгие годы выход в свет какого-нибудь художественного шедевра, что будет потерей для тех, кто лишится его. Я согласен, что рассуждаю так же, как все пророки, грозившие миру гибелью. Но с другой стороны, ведь страны и цивилизации действительно гибли, когда они теряли веру в себя и отрекались от истинно моральных норм.
